— А что же народ? Да хоть вы, товарищ Лазарев — если вам в девяносто первом было уже двадцать один?
— Три причины, товарищ Сталин. Во-первых, все привыкли, что реально все решают наверху, и выступать против — чревато. Во-вторых, были радость и облегчение, что не надо рвать жилы ради так и не случившейся войны, и не будет такого, что полетят со всех сторон атомные бомбы и на планете не останется ничего живого.
— Это «атомное» оружие действительно так опасно?
— Товарищ Сталин, пока на земле самый мощный взрыв был в Галифаксе в семнадцатом, когда взорвался пароход «Монблан» с тремя тысячами тонн взрывчатки. И этого хватило, чтобы полностью разрушить город. В шестьдесят первом мы испытали на полигоне «Царь-бомбу», мощностью сто миллионов тонн тротила, сброшенную с самолета. К тому же при атомном взрыве образуется радиация — когда даже пыль, поднятая в воздух, становится смертельно ядовитой…
— Я прочел, очень внимательно, что вы передали, на эту тему. Но вы назвали две причины?
— Третья была в том, что партия в мое время изменилась очень сильно. По крайней мере, ее верхушка — став чем-то вроде новой знати, бюрократией, очень далекой от народа — куда войти новому человеку было так же трудно, как в прежние времена получить дворянство простолюдину. В провинции так вообще доходило до того, что место первого секретаря в области или в районе передавали по наследству или покупали за деньги. Оттого народу и было безразлично, как называется первый, глава — генсек или президент — и даже приветствовалось, поскольку те, кто возглавлял «перестройку», так называемые «демократы», на словах выступали за новое и передовое, против бюрократизма, рутины, «лицом к массам» — и против партии, якобы «отжившей свое». Что, надо признаться, во многом и было. Не было веры, не было цели. За что сражаться — если предают вожди? А новых, за которыми можно было бы пойти, — не появилось.
— Что ж, мнэ будет очень интересно узнать от вас подробнее обо всем. Вы, однако, хотитэ сэйчас уйти в морэ топить «Тирпиц». Отчэго вы считаэтэ, что его утоплениэ так нужно СССР? В морэ возможно всякое — вы нужны нам здэсь, живыми и здоровыми!
— Товарищ Сталин, во-первых, после конвоя PQ-18 — который, кстати, в моей истории дойдет, хоть и с потерями, союзники, вернее Черчилль, категорически откажутся посылать нам караваны, ссылаясь на «угрозу германских надводных кораблей». Только так называемые «капельные рейсы» одиночных судов — и это продлится почти год! Во-вторых, насколько мне известно, как в наше время писали историки, сейчас американцы выступают за увеличение помощи нам, а британцы боятся, что это приведет к переформатированию «союзники и Россия» в «союзники и Англия» — этим и объясняется их предательство с «семнадцатым». А коли так, у меня нет никакой гарантии, что с «восемнадцатым» не повторится то же самое — поскольку у нас «Тирпиц» на перехват PQ-18 не выходил! А если англичане «испугаются» снова — а американцы, доверяя им как «наставникам» в морской войне, поверят? Таким образом, уничтожив «Тирпиц», мы, во-первых, оставляем северный путь открытым — поскольку тогда даже Черчиллю будет очень сложно найти предлог без потери лица. А во-вторых, имеем шанс ослабить очень нежелательный для нас союз Англии и США. Причем эта задача нам вполне по силам. Поскольку наш «Воронеж» как раз и строился как истребитель эскадр — в нашем времени намного более мощных, чем «Тирпиц» с эскортом. Мы прорвались сюда от берегов Америки, куда нас выкинуло в ваше время. Сейчас же предстоит всего лишь выйти в Норвежское море.
— Что ж, товарищ Лазарев, вы меня убедили. Но — с несколькими дополнениями. Первое — вы же в Архангельске сейчас. Сколько у вас времени до выхода, чтобы успеть «Тирпиц» перехватить? Сутки-двое есть?
Быстро прикидываю — расстояние, нашу скорость. Считая, что «Тирпиц» выйдет где-то девятого-десятого. Успеем!
— Двое суток есть, товарищ Сталин!
— Вот и отлично. Тогда, чтоб время не терять, оставьте информацию. Как на катэрэ — вы жэ тогда на ходу приготовить успэли? Про «план Даллеса», что это за звэрь такой, про политичэскую историю вашэго мира — кто, что, когда… Кстати, товарищ Лазарэв, сколько мнэ там, в вашэм мире, осталось? Нэ бойтесь, говоритэ — когда? Я должэн знать — чтобы планировать.
— Март пятьдесят третьего, товарищ Сталин. То ли четвертого, то ли пятого — точно не помню.
— Что ж, это достаточно. Одиннадцать лэт — из них восэмь послэ войны. Хватит, чтоб навэсти порядок.
Ох, блин, я ж сейчас новый тридцать… вернее сорок седьмой спровоцирую! Придется информацию подбирать, и предельно тщательно!
— А тэпэрь, товарищ Лазарэв, какая помощь нужна от нас? От Сэверного флота? Да и вам вэдь всэм за то, что ужэ совэршили, награды положэны?
— Товарищ Сталин, о наградах, когда вернемся с победой. Помощь же — нужна. Прежде всего, чтобы свои по ошибке не утопили. Также, возможно, потребуется поддержка авиацией. Во-первых, активность над фронтом, чтоб фрицы меньше над морем летали, во-вторых, разведка. У нас есть очень дальнобойное оружие, до пятисот километров — которым мы по Киркенесу ударили — но чтобы стрелять по кораблю в море, целеуказание нужно, координаты, где. Ну а если торпедами — разберемся сами.
— Что же, удачи вам, товарищ Лазарэв. Ещэ что-нибудь?
— Да, товарищ Сталин. Могу ли я использовать против «Тирпица» спецбоеприпас? Тут опасность может быть — союзники узнают прежде времени. И ускорят разработку своего. Пока что — даже для них это «кот в мешке», с очень неясной перспективой.